Ант Скаландис - Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

Так вот, если всех считать, то циферка наша за полтора триллиона шагнет. Интересная арифметика, правда? А теперь прикиньте, какая часть от этих сбережений тратится в течение года? Люди, конечно, все разные. Есть гобсеки, у которых девяносто девять процентов в сундуке. Есть почти нищие, которые откладывают только на гроб. Есть полунищие, которые откладывают на крупные покупки. Есть бизнесмены — эти откладывают необходимый минимум, а все остальное пускают в оборот. Наконец, есть просто люди со средним достатком, которые держат в чулке не больше пятнадцати-двадцати процентов годового дохода и, соответственно, годовых расходов. В общем, заверяю вас как экономист, по среднему значению выходит, что годовой оборот наличных денег раза в два превышает объем «матрасных» сбережений. Теперь уменьшим эту цифру примерно на треть, потому что как раз такая часть денег населения крутится в официальной сфере, облагаемой налогами. И, наконец, умножим минимум на три, а то и на пять, потому что кроме эмиссии банка США, есть ещё эмиссия Центробанка России…

— Склифосовский, помедленнее, пожалуйста, я записываю, — непочтительно перебил его Шкипер.

Возможно, у него рука вдруг резко заболела, и не было уже никаких сил выслушивать нудную лекцию, а возможно, Володька самый простой из нас — что думает, то и говорит: мол, хочешь объяснить что-то — излагай коротко.

— Ну, извините уж за подробности, — поморщился Павленко. — Просто без них любая цифра враньем покажется, вот я и решил расшифровать кое-что. Я хочу, чтобы вы поняли, из-за чего весь сыр-бор. Деньги, за которые мы сегодня с Мышкиным воюем — это триллионы долларов. И они реально определяют погоду в российской (да и не только российской) экономике. От того, чья возьмет, будет зависеть очень многое, поверьте. Рядом с этим штурм моей резиденции на танке — ерунда, цветочки. Ягодки ещё впереди. Совершенно не удивлюсь, если Мышкин швырнет куда-нибудь нейтронную бомбу, а то и спустит на «Феникс» облако ядовитой саранчи или стаю зачумленных крыс.

— А по-хорошему никак нельзя? — спросил вдруг Фил.

Я понял, почему именно он. Я тоже хотел спросить про Ёжика. Ведь это именно он, по словам Фила, придумал, как помирить теневое министерство торговли с теневой налоговой инспекцией.

— Можно, — сказал Павленко. — Конечно, можно. Только для этого надо засунуть все амбиции себе в задницу. У коммунистов это хорошо получается. Их семьдесят лет муштровали. А мы, демократы, высшей ценностью считаем свободу. В том числе и свободу выбора. Свободу мнений. Вот от этого переизбытка свободы и рвем друг друга на части. Аникеев ведь так и умер, уверенный в своей правоте. Свободный рынок — и никакого регулирования. Дикий капитализм — навсегда! Он так и не захотел понять, что во Всемирную торговую организацию входят страны с развитой сетью супермаркетов, а не грязных базаров, заполненных полууголовным элементом.

Я оглянулся на Циркача: тот растерянно улыбался, услыхав из уст Павленко буквально собственные слова. А Аристарх Николаевич, тем временем продолжал, все более увлекаясь:

— И товар в магазины должны поставлять солидные фирмы, а не десятки и сотни тысяч обнищавших итээровцев, учителей, врачей и военных, заслуживших теперь гордое звание челноков. Это же пародия на русских купцов прошлого века. Купцы были богатейшими людьми, а челноки… Эх! Не захотел Аникеев понять, что граждане цивилизованной страны ездят по миру с магнитными карточками, а не с карманами, набитыми «зеленью». Господи, когда же мы перестанем пугать немецких и французских банкиров сотнями тысяч наличных долларов?! С экономической политикой Аникеева — никогда! Мы все это ему объясняли ещё три года назад, и два, и год, и несколько месяцев назад. Сначала просто пытались создать условия, более выгодные для магазинов, а не для рынков, но нам отчаянно мешали на всех уровнях. Сколько было шума, когда ввели дополнительный налог на челночную торговлю! У нас удивительный народ, он не хочет жить лучше, он хочет жить как всегда… Потом случился августовский кризис — это отдельная тема, — и после него уже любому дураку стало ясно, что челноки и оптовые рынки — это пройденный этап. Их песенка спета. Началась агония. Однако Аникеев, свято убежденный, что «этот стон у них песней зовется», продолжал упорствовать, продолжал реанимировать и реформировать свою торговую сеть. Это потрясающе!.. Вы знаете, ведь Свирский ещё три года назад предлагал сесть за стол переговоров на очень удобных для обеих сторон условиях.

— Стоп, — сказал я. — Свирский. Это человек Аникеева?

— Упаси Господь! Я бы очень хотел сказать, что Свирский был моим человеком, по убеждениям мы были весьма близки, но в том-то и дело что Эдуард не был ни чьим человеком. Он всегда был сам по себе. Знаете, откуда взялась его кличка? Из анекдота. Ну, когда волк всем зверям назначает, мол, ты придешь, я тебя съем на завтрак, тебя — на обед, тебя — на полдник, и всех записывает в блокнотик, доходит очередь до ежика, а он отвечает: «Волк, а пошел-ка ты!..» «Значит, так, — бормочет волк, — глядя в свой блокнот, — ежика вычеркиваем». И остается без ужина. Свирский сам очень любил этот анекдот, по существу, притчу. Его в какие только списки не вставляли! И в партийные, и в черные, и в наградные, и в расстрельные, а он всех посылал, и его вычеркивали…

— Ну, из расстрельного-то вы его не вычеркнули, — процедил Фил обиженно и зло.

— У меня не было такой возможности, — сказал Павленко. — Мне эти списки на подпись не приносят.

В его голосе было не меньше боли, чем в голосе Фила, а глаза смотрели прямо и даже с вызовом. И я вдруг поверил этому хлыщу. Нет, он был не наш человек, я продолжал величать его про себя именно хлыщом и комсомольским боссом, но в данном случае я верил ему. Когда речь заходит о жизни и смерти, я умею различать правду и ложь. Не смогу объяснить как, но за годы, прошедшие после войны, я научился этому. Собственно, ещё там, в Чечне это умение не раз меня выручало.

— Так может, и Аникеева не вы убили? — я задал свой вопрос не столько с подколкой, сколько с надеждой.

— Браво, — сказал Павленко устало. — Если вы сумеете мне поверить, значит, мы сработаемся. Киллер, стрелявший в Измайлове, действительно получил деньги со счета итальянской фирмы, зарегистрированной на имя одного из моих сотрудников, копия платежки наверняка уже есть в следственном отделе ФСБ, а может, и в Интерполе. Правда, сам мальчишка и знать не знает, чей заказ выполнял, он готов получать деньги хоть итальянскими лирами, хоть турецкими. Я бы эту малолетнюю мразь ликвидировал сразу, да простит меня Господь за такие слова! Но какой, скажите, прок человечеству от международного мастера спорта, готового за большие деньги стрелять в любую движущуюся мишень. И не задавать лишних вопросов. По-моему, такие моральные уроды просто не должны коптить небо. Мышкин считает иначе: уникальных специалистов в расход пускать нельзя, это — наш золотой запас, это — наши будущие дивиденды. Вот он и прячет Глаголева на какой-то госдаче. Ну, ещё бы: ученик великого Кручинина, заслуженного спортсмена от КГБ! Этот молокосос тоже умеет, как и его тренер, перед прицельным выстрелом всякие фортели выкидывать, восьмерки, например, рисовать лазерным зайчиком. У Аникеева, кстати, давняя любовь к восьмеркам: одна из его фирм называлась «Восьмое чудо света», а в логотипе он использовал перевернутую восьмерку — знак бесконечности. Вот она, ирония судьбы!

Теперь Пиндрик смотрел на Павленко широко открытыми глазами, я понял почему. Игорь мне подробно рассказал, все что видел тогда на рынке в Измайлове. Но я воздержался спрашивать, от кого этот всезнайка успел выведать и про киллера и даже про восьмерку на виске убитого. Понятно, у него был агент в охране Аникеева или просто в толпе, а кто именно — о таких вещах не рассказывают. И это ещё раз подтверждало его правоту: люди «Феникса» при желании могли убрать руководителя «Сферы» и проще, и надежнее. Значит, действительно заказывал убийство не «Феникс».

Что ж, красиво он нам все это рассказывал или, как говорят зеки, складно звонил. Но уж слишком складно. В глубине души мне хотелось ему верить, но именно поэтому я заставлял себя не делать этого. Доверие — слишком опасная штука в нашем жестоком мире.

В заданном нам уравнении оставалось ещё слишком много неизвестных величин. И я уже готов был оформить свои сомнения в некую фразу, адресованную господину Павленко, но тут как раз и раздался очередной звонок.

— Слушают вас, — отозвался я безлико.

Но, очевидно, по этому номеру полагалось докладывать строго по форме любому человеку, снявшему трубку. Да, очевидно.

— Полковник Черемисин, — представились с той стороны громким и чуточку слишком бодрым голосом, словно этот Черемисин только что получил звание полковника и страшно гордился собою. — Разрешите доложить обстановку?